Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Уверен, что и «Голубые домики» хорошая книга. К сожалению, я сейчас болен — и не в силах прочесть ее. Да и это письмо пишу через силу. Если станет легче, напишу еще. Всего доброго. С искренним приветом Корней Чуковский».
Хотя Корней Иванович и упрекал себя в потере моего адреса, письмо пришло быстро и прямо ко мне (кстати, издатели никогда не говорили мне, что получали такой отзыв). Сейчас уже не помню, посылал ли я ему «Голубые домики», рассказы для детей младшего возраста о зверях и птицах, возможно, Корней Иванович сам приобрел эту книжку, после прочтения «Друзей» (книги вышли с небольшим интервалом во времени одна в Челябинске, другая в Свердловске).
Вот вам и «нелицеприятное» мнение! Я готов был плясать от радости. Чуковский, сам Чуковский (такой придира!) похвалил мою книгу! Право, радоваться было чему.
Надо ли говорить, как воодушевило меня это письмо!..
В ближайший же свой приезд в столицу я позвонил Корнею Ивановичу по телефону. Надо было поблагодарить его. Не перебивая, он терпеливо выслушал мои излияния, как выслушивают хорошо воспитанные люди, а затем спросил:
— Благодарить надо не меня, а себя. А почему вашу книгу до сих пор не издали в Москве? Вы предлагали ее Детгизу? Хотите, я позвоню Константину Федотычу Пискунову…
Хочу ли я!
И он действительно позвонил, рассказывали мне впоследствии, и долго убеждал директора, что такие книги не должны проходить мимо внимания Издательства детской литературы. Передаю то, что сообщили мне.
Кажется, это был единственный случай, что кто-то ходатайствовал за меня, молодого писателя, перед издателями. Это была протекция? Не думаю. Более того, уверен, что — нет. Корней Иванович был не способен на такие вещи. Для него главное и единственное было — ценность произведения. Качество, качество и еще раз качество. Только это являлось для него критерием оценки произведения и определяло его отношение к автору.
Таков он был — соратник Горького, неутомимый исследователь и творец литературы, автор бессмертных книжек для детей, доктор Оксфордского университета и носитель многих званий, длиннорукий, длинноногий, черноусый, каким с неподдельной большой любовью живописуют его друзья…
Михаил Слонимский в своих воспоминаниях о Чуковском говорит, что «при всей своей занятости, с самого утра (вставал в пять часов, когда все еще спали. — Б. Р.) до ночи в работах, Корней Иванович находил время и силы для важнейшего дела — он старался помочь людям…». Пусть эта небольшая история добавит черточку в портрете Корнея Ивановича Чуковского.
Добро не забывают.
А вам жаль старых коней?
В Ленинград я приехал с заданием журнала «Уральский следопыт». Друзья-ленинградцы сообщали о примечательном факте: в одном из районов города после войны порядок удалось навести только с участием дружинников-бригадмильцев и их питомцев — служебных собак.
С аэродрома я прямиком направился в отделение милиции, на территории которого происходили все события. (Потом это дало повод острякам шутить: «Только прибыл — и сразу привод в милицию…») О моем приезде товарищи были оповещены заблаговременно, меня уже ждали. Помещение было полным-полнехонько, негде ни сесть, ни встать. Народ собрался разный — милиционеры, бригадмильцы, представители Клуба служебного собаководства. Всех интересовала беседа с писателем, каждому хотелось высказать что-то свое, лично пережитое и наблюденное.
Засиделись допоздна, а когда пришло время расходиться, ко мне приблизилась женщина интеллигентного вида и с улыбкой, протягивая небольшую изящную книжицу в темном переплете и с китайскими иероглифами на обложке, сказала:
— Мой муж просил передать вам…
— Кто ваш муж?
— Александр Гитович. Поэт…
Я раскрыл книгу. На заглавном листе значилось: «ДУ ФУ. Стихи. Перевод с китайского Александра Гитовича». Это был первый русский перевод и первое издание у нас произведений выдающегося китайского поэта древности (VIII век).
— Мужу хотелось бы, чтоб вы обратили внимание на два стихотворения. Он пометил их в оглавлении…
Стихотворения назывались «Больной конь» и «Между Янцыцзяном и рекой Хань». Но я не стал их сейчас читать.
Расставаясь, мы пожали друг другу руки. Пожатие у нее было крепким почти по-мужски. Я поблагодарил за подарок. Сильвия Соломоновна — так звали мадам Гитович — приглашала останавливаться у них дома, не «путаться с гостиницами». Сказала адрес: канал Грибоедова, 9, квартира 78. И телефон.
— Это в самом центре, недалеко от Казанского собора. Заезжайте, не стесняйтесь. Муж давно любит и хотел видеть вас. Мы все будем рады…
И вот — ну надо же! Для меня был заказан номер в гостинице «Европейской»; но тщетно дежурный администратор перебирал в папке — нужная бумага не находилась, задевали куда или вышла какая-то ошибка, словом, я остался без ночлега. Куда деваться? Что делать? Час поздний, четверть двенадцатого. А что, если позвонить Гитовичам? Звали ведь. Канал Грибоедова — это же совсем рядом, несколько минут ходу…
Там как будто ждали. Звонкий голос Сильвии Соломоновны прокричал в трубку:
— Вот и хорошо! Заночуете у нас! Места хватит, выделим отдельную комнату… Никуда не уходите, ждите… Нет! Идите, вас встретит сын Андрюша, он будет с собакой, шотландской овчаркой, вы его узнаете! Он уже одевается…
Так состоялось мое знакомство с древней китайской поэзией и с семьей Гитович, быстро перешедшее в крепкую дружбу, продолжавшуюся до самой смерти Александра Ильича. Гитовичи любили собак, сами держали двух колли, понятен был интерес к «собачьей» литературе и «собачьим» писателям.
Перед сном, в кабинете Александра Ильича, где заботливая хозяйка постелила мне постель на удобном широком диване, я прочитал оба стихотворения. В ночной тиши со страниц книги говорили тысячелетия восточной народной мудрости.
Я седлал тебя часто
На многих просторах земли,
Помнишь зимнюю пору
У северных дальних застав?
Ты, состарившись в странствиях,
Отдал все силы свои
И на старости лет
Заболел, от работы устав.
Ты по сути ничем
Не отличен от прочих коней,
Ты послушным и верным
Остался до этого дня.
Тварь, — как принято думать
Среди бессердечных людей, —
Ты болезнью своей
Глубоко огорчаешь меня.
(«Больной конь»)
Хотелось перечитывать еще и еще.
Под стать было и второе, в котором автор горько сетовал на то, что в одинокой старости чувствует себя ненужным и лишним в этом неблагодарном мире (как «в чужом краю затерянный человек»), близится конец его дней, и — в заключение:
Я слышал, что в древние времена
Кормили старых коней
